Повторение судьбы - Страница 68

Тогда, во Вроцлаве, они с Якубом одинаково смотрели на мир. С одинаковым энтузиазмом, и планы у них были одинаковые. И даже мечты. И одинаковая наивная юношеская вера, что мечты эти сбудутся. В один из вечеров незадолго до своего таинственного исчезновения Якуб сказал:

– Главное в жизни – это иметь мечты…

Это была последняя фраза, которую Марцин запомнил. Он даже толком не знает, почему именно эту фразу. Может, потому, что, когда он это произнес, им пришлось прервать разговор и объяснять Наталии, что такое мечты. Якуб никак не мог сделать это с помощью азбуки глухонемых. А Наталия коварно и с некоторой долей кокетства требовала, чтобы он этого не писал. Ни на листке бумаги, ни на руке. Она закрывала глаза, отворачивалась и отступала на несколько шагов. Она обязательно хотела, чтобы он ей это «сказал». И тогда Якуб стал взбираться по стене студенческого общежития, возле которого они стояли. Он поднимался наверх и падал вниз, когда штукатурка оказывалась слишком гладкой и ему не за что было уцепиться. Но он тотчас повторял попытку в другом месте. Наталья не понимала. Подъем на стену у нее никак не ассоциировался с мечтами. После очередной пробы Якуб признал себя проигравшим. Он подбежал к Наталии, попросил шариковую ручку и что-то написал на ее руке. И тогда она стала целовать его лицо. Сантиметр за сантиметром. Марцин смотрел на них, чувствуя себя лишним, невольным свидетелем чужих ласк. Он повернулся и молча ушел в общежитие. То был последний раз, когда он видел их обоих. Тогда он даже не попрощался с ними.

Ну а он сам? Где остались его мечты? Да какие, к черту, мечты? Нет их у него. А есть бутерброд, который он достает из пакета в полдень, есть обход музея в четырнадцать часов, а в последнее время – как наиважнейшая цель в жизни – выплата кредита, взятого на ремонт дома, в котором, кроме него, бывают старая Секеркова, время от времени почтальон да раз в году Ямрожи с колядой. Нет у него ни одной мечты! И никто их у него не украл. Марта тоже не украла. Сам он растерял их по дороге. И хватит, наконец, валить все на бедную Марту!

Марцин внезапно ощутил нарастающую злость. Он резко захлопнул окно и прошел обратно к столу. Занес в записную книжку электронный адрес Якуба и выключил компьютер. Из ящика стола достал толстый фломастер, которым писал номера и названия на папках, завернул левый рукав рубашки и на внутренней стороне предплечья вывел большую цифру 1. Закрыл дверь кабинета и быстро сбежал к машине.

Утром, стоя под душем, он, мысленно улыбаясь, энергично стирал губкой с предплечья черную единицу. Он совершенно не представлял себе, как подвернул бы, скажем, в музее рукава рубашки, открыв взглядам это «тату». Без сомнения, все решили бы, что он сошел с ума и в припадке безумия чуть не искалечил себя. А если бы он стал объяснять значение этой единички на руке, то его совершенно точно приняли бы за сумасшедшего. Возможно, даже опасного для окружающих. Он прекрасно знал, что между Бичицами и Новым Сончем внезапные явные отклонения от принятой нормы поведения воспринимаются либо как временное помрачение ума спиртным, к чему гурали относятся с присущим им пониманием, снисходительностью и сочувствием, либо как психическая болезнь, которая для многих до сих пор ассоциируется с языческой одержимостью бесами. А поскольку всем известно, что допьяна он никогда не напивается, Марцин решил, что для него будет лучше, если он старательно смоет с себя следы минувшей ночи.

Следы минувшей ночи… Как это литературно и драматично звучит применительно к тому, скажем прямо, детскому поступку. Так говорится о ночи с женщиной, рядом с которой мужчина просыпается и с ужасом понимает, что не только не помнит ее имени, но хочет как можно скорее избавиться от нее. Он никогда не переживал такой «минувшей ночи», хотя во время поездок на конные состязания не раз слышал весьма красочные рассказы о таких вот ночах от коллег во время завтрака, состоявшего из одной-двух кружек пива. И всегда после таких рассказов он пытался понять, кого ему больше жаль – женщин или коллег.

Он не хотел забыть минувшую ночь. И то, что он смывает с руки единичку, вовсе не значит, что ему хочется стереть из памяти вчерашнее решение, которое символизирует эта написанная фломастером цифра. А решил он, что начинает жить по-другому. То есть в каком-то смысле начинает свою жизнь заново. Со следующего дня. Для него – первого.

Когда на левом предплечье остался только красный след от работы губкой, а напоследок щеткой для мытья рук, Марцин вытерся. В спальне из нижнего ящика шкафа он вывалил кипу накрахмаленных простыней, наволочек и полотенец, оставшихся после матери. На дне ящика под стираными шерстяными носками, которых мать навязала для него и братьев, он нашел свои джинсы. Сидя на корточках на полу, тщательно осмотрел их со всех сторон и с удивлением обнаружил, что они ничем не отличаются от тех, что были на Шимоне, когда тот приезжал с Асей к нему в музей. Марцин подошел к зеркалу и надел джинсы. Похоже, он похудел за те десять или двенадцать лет, что не носил их. Марцин вытащил черный кожаный ремень из костюмных брюк, которые вчера ночью повесил на стуле в кухне. Включил утюг и, когда тот нагрелся, погладил взятую из шкафа голубую рубашку и надел ее, еще теплую. Взяв галстук, он подошел к зеркалу и принялся завязывать. Но когда оставалось лишь поправить узел, его вдруг охватили сомнения. С тех пор как он стал работать в музее, его ни разу там без галстука не видели.

«Ничего, привыкнут»,– подумал он, развязав галстук и бросив его через голову на кровать.